понедельник, 18 апреля 2011
Психософия Афанасьева
2я -Воля.
читать дальше
Пожалуй, труднее всего, говоря о психологии 2-ой Воли, обьяснять себе и другим, что представляет собой, обязательные для Второй функции, процессионность и нормативность в их волевом выражении. И, тем не менее, попробую.
Процессионность 2-ой Воли - это то, что на казенном языке принято обозначать словами "коллегиальность " и "делегирование ответственности". Обладая достаточной силой духа, чтобы брать на себя персональную ответственность за происходящее в его владениях, "дворянин" , не в пример "царю", все же избегает переподчинения себе чужой воли, старается привлечь к решению проблемы все заинтересованные стороны, отводя себе место инициатора, стимулятора и хранителя консенсуса. Неприятие диктата, стремление к полноценному диалогу при принятии решений - это и есть процессионность 2-ой Воли.
Воплощением того же "дворянства" является и так называемое "делегирование ответственности".Чуждая тяге к мелочной опеке, 2-ая Воля, не снимая в целом ответственности с себя, стремится поделиться ею со всеми участниками дела, предоставив им полную свободу форм реализации. Уж на что разные люди два американских президента Рейган и Буш, но Воля у обоих 2-ая, поэтому те, кто с ними работал, отмечают одну общую, не свойственную, например, Картеру, черту - стремление к "делегированию ответственности".
Что касается нормативности, то она у 2-ой Воли воплощается в равной способности без внутреннего для себя напряжения и ущерба, как властвовать, так и подчиняться.2-ая Воля сильна, гибка, поэтому ей одинаково легко дается и начальственное положение, и подчиненное.Однако, хотя такая ситуация уже сама по себе комфортна, она не вполне удовлетворяет "дворянина". Идеальное положение для 2-ой Воли - не властвовать и не подчиняться вообще - что редко кому удается в нашем взаимозависимом мире, но является тайной мечтой всех "дворян".
Если же попытаться поглубже вглядеться в нормативность 2-ой Воли, то окажется, что ей свойственны тот строй и та сила духа, что достаточны для создания режима личной независимости и свободного дыхания для других. В одном из писем Гете сообщал: "Я занят воспитанием моего внука. Оно состоит в том, что я позволяю ему делать решительно все, что ему заблагорассудится, и надеюсь таким способом образовать его прежде, чем вернутся родители." Внутренняя свобода и способность освобождать других - вот подлинная норма Воли. Очень хорошо и точно, сам того не ведая, описал свою 2-ую Волю один современный драматург:" По характеру я не лидер, но и стадным инстинктом не наделен ... Очевидно я гибрид от вожака и ведомого. Даже собственным детям старался предоставить как можно больше свободы. Я предлагаю идти за мной. Кто хочет - пожалуйста, нет - как угодно. Но и сам идти за кем-то не могу. Я могу восхищаться теми или иными качествами человека, особенно его талантом. Но подчиняться не стал бы. Даже Чехову и Достоевскому. Боюсь толпы-стихии. Но это не значит, что люблю только одиночество. Напротив, я люблю быть с людьми, и даже просто присутствие людей мне приятно."
"Дворянин" - баловень судьбы. Основа человеческой психики - Воля - занимает в его порядке функций лучшую, вторую строку и тем обеспечивает обладателю 2-ой Воли неведомый другим душевный комфорт. Сила и гибкость 2-ой Воли придают личности редкую цельность и бесстрашие перед жизнью.
Даже ранимость Третьей функции, которую 2-ая Воля хоть и не в состоянии отменить, все-таки беспокоит "дворянина" меньше других, и картина его патологии по Третьей функции обычно бывает основательно смазана. Кроме того, порожденное силой и гибкостью 2-ой Воли бесстрашие позволяет "дворянину" смело идти на риск последовательного заделывания язвы по 3-ей функции и, несмотря на удары, ошибки, падения, добиваться полного ее заживления. Благодаря чему порой достигается идеальное для живущего в подлунном мире человека состояние - состояние полной внутренней гармонии.
"Жизнь моя - сплошная авантюра, ибо я всегда стремился не только развить то, что заложено было в меня природой, но добыть и то, чего она вовсе мне не дала, "- писал Гете, и в другом месте сам обьяснял, зачем это нужно: "Тот, кто не проникнут убеждением, что все проявления человеческого существа, чувственность и разум, воображение и рассудок, должны быть им развиты до решительного единства, какая бы из этих способностей не преобладала, тот постоянно будет мучиться в безрадостном ограничении." Не возьмусь доказывать, что гармонизация дается "дворянину" всегда, легко и быстро (тот же Гете достиг этого состояния лишь к 60 годам), не рискну утверждать, что для других она недостижима, но наличие у "дворянина" уникальных внутренних предпосылок к достижению внутренней гармонии сомнения не вызывает. И уже потому он баловень судьбы.
Помнится, мне довелось как-то сравнивать Вторую функцию с рекой. Так вот, 2-ая Воля - это не функция, - а человек-река,целокупно неиссякающая личность, свободно, широко, щедро поящая всех желающих, ничего при этом не теряя.Душевная щедрость и щедрость просто - нормальное для 2-ой Воли состояние. Первое что обычно говорят о "дворянине":" Он хороший человек!" далее могут следовать менее лестные характеристики и вовсе не лестные, но когда характеристика человека начинается с такой фразы - более чем вероятно, речь идет о 2-ой Воле. Шарлотта фон Штейн, давно покинутая Гете, все-таки нашла в себе силы и слова, чтобы высказать ему в письме: "Мне хочется назвать Вас - Дающий." Здесь очень точно найдено слово - "Дающий" - для выражения того, что составляет существо 2-ой Воли.
У "дворянина" - большое сердце. Не хочу никого обижать, но только 2-ой Воле дано по-настоящему любить. Подлинная любовь - самоотдача. А на самоотдачу способен лишь то,. кто готов делиться, кому есть, что дать, и дать без риска обнищания. Всем этим условиям отвечает только 2-ая Воля.Поэтому, да простит меня читатель, другим дано нуждаться, зависеть, подчиняться, питать иллюзии, но не любить. Любовь понимается 2-ой Волей как жертвенность, а не потребление. Для нее гораздо важнее любить, чем быть любимой.
Вместе с силой, гибкостью, нормативностью, одним из основополагающих элементов Второй функции является естественность. Хотя о естественности, выраженной через Волю, говорить трудно, все-таки специфика именно такого выражения поддается вычленению. Естественность по Воле - это личностная открытость, простота, адекватность себе в любой ситуации, отсутствие второго, заднего плана, маски. Как писала о муже Нэнси Рейган: "Ключ к разгадке секрета Рональда Рейгана состоит в том, что никакого секрета нет. Он точно такой, каким кажется. Рональд Рейган, которого вы видите на людях, это тот же самый Рональд Рейган, с которым я живу. Оказалось, что некоторые из недавних президентов были на поверку вовсе не такими, какими мы их себе представляли. Я , честно, не верю, чтобы кто-нибудь мог сказать нечто подобное о Ронни. В характере Рональда Рейгана нет темных углов..."
Да, именно такова естественность "дворянина". Душевное здоровье его так велико, что ничего не выпячивая, он ничего и не прячет, позволяет смеяться над собой и сам зачастую готов сыграть в шутливое самобичевание. Более того,2-ая Воля столь личностно неуязвима, что без серьезного насилия над собой решается на самое страшное - публичное покаяние, открытое признание своих ошибок и недостатков, на что совершенно неспособны 1-ая и 3-я Воли.
Лабрюйер, нарекая в своей классификации характеров 2-ую Волю "истинным величием", писал: "Ложное величие надменно и неприступно: оно сознает свою слабость и поэтому прячется, вернее - показывает себя чуть-чуть, ровно настолько, чтобы внушить почтение, скрыв при этом свое настоящее лицо - лицо ничтожества.
Истинное величие непринужденно. мягко, сердечно, просто и доступно. К нему можно прикасаться, его можно трогать и рассматривать: чем ближе его узнаешь, тем больше им восхищаешься. Движимое добротой, оно склоняется к тем, кто ниже его, но ему ничего не стоит в любую минуту выпрямиться во весь свой рост. Оно порой беззаботно, небрежно к себе, забывает о своих преимуществах, но, когда нужно, показывает себя во всем блеске и могуществе. Оно смеется, играет, шутит - и всегда полно достоинства. Рядом с ним каждый чувствует себя свободно, но никто не смеет быть развязанным. У него благородный и приятный нрав, внушающий уважение и доверие".
Простота и открытость 2-ой Воли не всегда оказывается ей на благо. Во-первых, нечестные люди порой этими душевными свойствами пользуются. А во-вторых, создается по-своему заслуженный образ существа, достаточно наивного, примитивного, ограниченного, очень у просто понимающего людей, что совершеннейшая правда, растущая из богатырского душевного здоровья "дворянина" и обычного человеческого эгоцентризма, весь мир толкующего на свой образец.
2-ая Воля бесстрашна в отношениях с людьми. Ее представления о норме в отношениях исчерпываются образом тесного, равноправного. дружеского круга. Однако и навязывать свою норму другим она считает себя не в праве и потому охотно соблюдает ту дистанцию в отношениях, которую ей предлагает противоположная сторона. На каком расстоянии от себя вы бы ни поставили "дворянина", на том он и будет, как человек деликатный, стоять в дальнейшем.
"Дворянин" зачастую оставляет о себе впечатление, как о человеке, довольно равнодушном к людям."Вы всегда были равнодушны к людям, к их недостатка и слабостям" (Лика Мизинова о Чехове), "Внешняя доброта его - это внутреннее равнодушие ко всему миру" (Софья Толстая о Танееве). Иногда "дворянин" сам о себе говорит как о человеке равнодушном. Бердяев, например. признавался:" У меня, вероятно, много равнодушия и нет никакого деспотизма и склонности к насилию, хотя в деятельности я бывал автократичен. Есть большое уважение ко всякому человеческой личности, но мало внимания...Я никогда не имел склонности возиться с душами людей, влиять на них, направлять их."
Несмотря на все эти упреки и признания в равнодушии, в них нет ни йоты правды. 2-ая Воля очень неравнодушна к людям, и нет более отзывчивого человека, чем "дворянин". Иное дело, что он не любопытен. Прямо сказать, любопытство не самое здоровое из чувств, диктуемое или страхом, или корыстью, или, во всяком случае, какой-то формой личной заинтересованности в других людях. "Дворянин"же - существо деликатное, бескорыстное, бесстрашное, самодостаточное, независимое, а кроме того, по обыкновению людей, видящих окружающих по образу своему и подобию, и потому - нелюбопытное. Отсюда и миф о равнодушии 2-ой Воли. Отсюда же крупнейший недостаток "дворянина" - он не психолог, доверчивость и нелюбопытство лишают его возможности и желания разглядывать тайную, скрытую сторону жизни чужой души и адекватно на нее реагировать. Про Владимира Соловьева один современник сообщал:" Как-то он мне сказал о себе, что он - "не психолог". Он сказал это другими словами, но заметно было, что он жалел у себя о недостатке этой черты. Действительно, в нем была некоторая слепота и опрометчивость конницы".
Еще одно заблуждение, часто питаемое на счет 2-ой Воли окружающими, заключается в мнимой его мягкотелости, слабохарактерности. И нельзя сказать, чтобы оно было вовсе безосновательным. У "дворянина", не в пример "царю", твердая основа характера не выпячена, а скрыта. Он мягок, уступчив, терпим, покладист, снисходителен к себе и другим, верен в дружбе и любви (что также иногда трактуется как слабохарактерность).Такая пластилиновая внешность "дворянина" многих обманывает и по-своему провоцирует окружающих - попробовать его характер на прочность: нахамить, унизить, подчинить. Результаты обычно бывают плачевны для экспериментатора. Из пластилиновой оболочки внезапно возникает природный аристократ, гордец, человек несгибаемой воли, способный скорее погибнуть, чем уступить пядь своего достоинства.
Те, кто пытаются экспериментировать с характером "дворянина" и пробовать его на зуб, просто забывают достаточно банальную истину: слабость могут позволить себе только очень сильные люди. Один, из хорошо знавших Чехова людей, писал:" Воля чеховская была большая сила, он берег ее и редко прибегал к ее содействию, и иногда ему доставляло удовольствие обходиться без нее, переживая колебания, быть даже слабым. У слабости есть своего рода прелесть, что хорошо знают женщины.
Но когда он находил, что необходимо призвать волю, - она являлась и никогда не обманывала его."
Пытаться определить точно ту грань, за которой начинает проявляться у 2-ой Воли ее твердая основа, дело почти безнадежное. Но ясно, речь каждый раз должна идти о неком принципиальном, капитальнейшем вопросе. У Достоевского в "Братьях Карамазовых" Лиза спрашивает Алешу Карамазова: "Будете мне подчиняться?" -"Да!" - "Во всем?" - "Почти во всем, но в главном - нет. Главным я не поступлюсь."Сходно,"по-карамазовски" жил и действовал Авраам Линкольн. Уитмен писал о нем:" В тех редких случаях, когда речь шла о чем-то кардинальном, решающем, он бывал непоколебимо тверд, даже упрям, вообще же, когда дело касалось чего-либо не слишком значительного, был уступчив, покладист, терпим, на редкость податлив."
Льстить "дворянину" столь же бесполезно, как и унижать. Аромат фимиама вызывает у него самое искреннее раздражение, чувство неловкости, и мне не раз доводилось видеть как пунцовыми делались лица "дворян", даже в случае заслуженной и умеренной похвалы.
Пожалуй, наиболее уникальная черта психологии "дворянина" заключается во внеиерархизме его картины мироздания. Вспомним, для 1-ой Воли космос поделен на верх и низ. Так вот, у 2-ой Воли в ее внутренней картине мира эта антиномия отсутствует. "...В человеческом духе, так же как и во Вселенной, нет ничего, что было бы наверху или внизу. Все требует одинаковых прав на общее средоточение, " - считал Гете. Для "дворянина" все - от Бога до головастика - находятся на одной линии, все равноправны в стремлении свершить свое предназначение. Этот внеиерархизм 2-ой Воли Пастернак очень точно назвал "дворянским чувством равенства всего живого." А Бердяев, например, признавался: "...у меня совершенно атрофировано всякое чувство иерархического положения людей в обществе, воля к могуществу и господству не только мне не свойственна, но и вызывает во мне брезгливое отвращение."
Из сказанного не следует, что 2-ая Воля вовсе отрицает наличие слишком очевидно проявляющейся в нашей жизни иерархии. Нет. Но она ее не абсолютизирует. "Дворянин" воспринимает иерархию как условность, формальность, систему ярлыков, может быть, не бесполезную, но не относимую к онтологической, сущностной стороне бытия. Чехов писал: "Я одинаково не питаю особого пристрастия ни к жандармам, ни к мясникам, ни к ученым, ни к писателям, ни к молодежи. Форму и ярлык я считаю предрассудком. Моя святая святых - это человеческое тело, здоровье, ум, талант, вдохновение, любовь и абсолютная свобода, свобода от силы и лжи, в чем бы последние две не выражались."
Спрашивается: какие практические выводы следуют из непризнания 2-ой Волей иерархической картины мира? А выводов много. Например, не стану утверждать, что 2-ая Воля была создателем норм права и морали - они, в зависимости от страны и народа, слишком разняться, чтобы приписывать их авторство одной психологии, но то, что "дворянин" является единственным хранителем морали и права - это безусловно. И причина такой особо важной роли "дворянства" в обществе как раз связана с его природным неприятием иерархии.
Дело в том, что остальные Воли иерархичны, а иерархия - это то, что, дифференцируя мораль и право в зависимости от положения, занимаемого субьектом на ступенях иерархии, практически разрушает и то, и другое, размывает их границы до полного исчезновения. "Что дозволено Юпитеру, не дозволено быку, "- говорили древние римляне, формулируя тем самым разрушительный для морали и права иерархический принцип. Однако они же любили повторять: "Закон суров, но - это закон", - признавая наличие иного, охранительного, внеиерархического "дворянского" принципа. Оба эти принципа испокон века борются в мире, какой из них победит - покажет будущее, главное, судя по тому, что мораль и право еще существуют, 2-ая Воля пока не проиграла.
Очевидно, что по своим политическим убеждениям 2-ая Воля природная демократка, в противовес той же 1-ой Воле - природной монархистке. Борьба меж ними также предопределена от века, но картина единоборства яснее: пока явно побеждает 2-ая Воля. Растет число стран, управляемых выборными органами, провозглашающих приоритет прав личности над всеми другими правами.
Безкастовость 2-ой Воли, естественно, распространяется и на отношения ее в семье, на производстве, среди знакомых. "Дворянин" ровен с начальниками и подчиненными, родителями и детьми, в дружеском кругу. Причем, эта ровность оттеняется чувством собственного достоинства, соединенного с уважительным отношением к другим. Бунин писал о Чехове:" Случалось, что собирались у него люди самых различных рангов: со всеми он был одинаков, никому не оказывал предпочтения, никого не заставлял страдать от самолюбия, чувствовать себя забытым, лишним. И всех неизменно держал на известном расстоянии от себя.
Чувство собственного достоинства, независимости было у него очень велико."
Довольно своеобразно отношение "дворян" к общественным движениям. Оно точно описано в следующих автобиографических строчках Бердяева: "...я сидел четыре раза в тюрьме, два раза в старом режиме и два раза в новом, был на три года сослан на север, имел процесс, грозивший мне вечным поселением в Сибири, был выслан из своей родины и, вероятно, закончу свою жизнь в изгнании. И вместе с тем я никогда не был человеком политическим. Ко многому я имел отношение, но, в сущности, ничему ни принадлежал до глубины, ничему не отдавался вполне, за исключением своего творчества. Глубина моего существа всегда принадлежала чему-то другому. Я не только не был равнодушен к социальным вопросам, но и очень болел ими, у меня было "гражданское" чувство, но в сущности, в более глубоком смысле, я был асоциален, я никогда не был "общественником". Общественные течения никогда не считали меня вполне своим. Я всегда был "анархистом" на духовной почве и "индивидуалистом"".
Описанное Бердяевым - не личная позиция, а общая картина социально-асоциальной психологии 2-ой Воли. Наша задача: лишь рассмотреть ее через единую призму "дворянских" ценностей. "Гражданское" чувство, описанное Бердяевым, - это внекастовость 2-ой Воли, которая, воплотясь в близкий себе лозунг "Свобода, равенство, братство", способна вовлечь "дворянина" в крупные социальные движения. С другой стороны, природная независимость, глубинное ощущение неповторимости собственной индивидуальности не позволяют 2-ой Воле вполне слиться с толпой, оттаскивают ее на обочину социальных движений. Толпа предполагает ту или иную форму делегирования индивидуальных воль тем, кто идет во главе ее. Но передача своей воли другим для 2-ой Воли совершенно неприемлема, а присвоение чужой - неинтересно и неплодотворно. Своя и чужая свобода, даже в борьбе за свободу, для "дворянина" дороже всего. Так и ходит он по партийно-беспартийной грани, многим сочувствуя, но ни с чем не сливаясь.
Редко становится 2-ая Воля и в открытую, бескомпромиссную оппозицию к существующему порядку вещей, предпочитая не фрондировать, а просто обособляться. О своей недемонстративной склонности к обособлению от всего, что можно назвать общественной тиранией, откровенно говорил Гете: "Никогда в жизни не становился я во враждебную и бесполезную оппозицию к могущественному потоку массы или к господствующему принципу, но всегда предпочитал, подобно улитке, спрятаться в раковине и жить в ней, как заблагорассудится."
Беря взаимодействие 2-ой Воли с миром в более широком онтологическом смысле, его лучше охарактеризовать формулой той же ипостасной нераздельности и неслиянности, что и у 1-ой Воли. Однако между двумя этими видами взаимодействия есть существенная разница. "Царь", строя свои отношения по вертикали, не предполагает полного слияния с миром даже в теории, тогда как "дворянин" и мир находятся на одной линии и искренне стремятся к друг другу, предполагая в конечной точке движения достичь абсолютного единения. Предполагается, правда, при этом, что в силу нормативности 2-ой Воли, скорее мир должен двигаться к "дворянину", нежели наоборот.
То, что я сейчас пытаюсь путано и многословно выразить, Пастернак, по преимуществу поэта, сказал четырьмя строками:
"Всю жизнь я быть хотел как все,
Но век в своей красе
Сильнее моего нытья
И хочет быть как я."
Вместе с тем, самоуверенность "дворянина" обоснована лишь отчасти.Эталонность его - скорее потенция, чем реальность. Точнее, образцовость 2-ой Воли заставляет "дворянина" всего себя считать образцом, вместе с другими совсем не эталонными функциями. Что делает 2-ую Волу порой до странности глухой, беспардонной и настырной. Скажем, тот же Пастернак любил без тени смущения рассказывать, как он трехсуточным истерическим монологом своей 1-ой Эмоции во время совместного путешествия в поезде едва не свел с ума мелкого литературного чиновника.
Отношение 2-ой Воли к славе также лучше передать одной коротенькой цитатой из Пастернака:" Быть знаменитым некрасиво." Обратим внимание, слово "некрасиво" имеет в русском языке двойной, эстетико-этический смысл. И тут нельзя не признать удачность выбора поэтического слова, потому что, на взгляд "дворянина", стремление попасть в свет рампы под грохот людского рукоплескания равно отдает и дурным вкусом, и душевным нездоровьем. "Меня всегда соблазняло инкогнито,"- писал Бердяев, точно выражая общую для 2-ой Воли неприязнь, может быть, не столько к самой славе, сколько к постыдным ее атрибутам: шумихе, помпе, зависимости от толпы, панегирикам, вторжениям в личную жизнь и т.п.
По большому счету "дворянин" жаждет не славы, а полной самореализации. На какую же ступень общественной лестницы вынесет его процесс реализации себя и каково будет людское мнение на сей счет, то это - дело десятое. Толстой писал об одном из своих братьев: "В Митеньке, должно быть, была та драгоценная черта характера, которую я предполагал в матери и которую знал в Николеньке, и которой я был совершенно лишен, - черта совершенного равнодушия к мнению о себе людей.Я всегда, до самого последнего времени, не мог отделаться от заботы о мнении людском, у Митеньки же этого совсем не было." Здесь я должен немного поправить Толстого, 2-ая Воля, которая была у его брата Дмитрия, не равнодушна к общественному мнению, а не любопытна, не искательна к нему. А в остальном - все, как у людей: приятные слова радуют, неприятные - коробят. Но как панегирики, так и филиппики равно не в состоянии нарушить внутренний покой "дворянина", у него хватает душевного здоровья, чтобы постоянно и обьективно судить себя своим собственным судом, гораздо более строгим, нежели суд общественного мнения.
Упоминание Дмитрия Толстого дает повод добавить еще нечто к облику и роли "дворянина" в обществе. Дело в том, что, по мнению таких авторитетов, как сам Лев Толстой и Тургенев. Дмитрий был много талантливее своего гениального брата и, будь у него хоть гран тщеславия, лавры великого писателя не миновали бы и его. Данное обстоятельство весьма симптоматично. Как ни даровита бывает 2-ая Воля, она, не сказать, ленива, но по равнодушию к славе не знает горячечной страсти к действию и тем часто лишает себя места в пантеоне.
Быть фигурой, серьезно колеблющей стрелки исторических часов, - вообще не та роль, которую отвела природа 2-ой Воле в обществе. 2-ая Воля - соль земли, некий Вишну- хранитель, невидимый остов и опора раздираемого честолюбием мира. И кто знает, как бы выглядело наше ожесточенное борьбой за первенство общество, не оглядывайся оно постоянно на спокойное, несуетное "дворянство".
Хотя Дмитрий Толстой не стал писателем, самим фактом своего существования он успокаивал и облагораживал сотрясаемый пароксизмами тщеславия дух гениального брата, невидимо диктовал ему наиболее глубокие и умиротворяющие страницы его произведений. Так что, можно сказать, что Дмитрий Толстой своеобразно, "по-дворянски" незримо все-таки реализовал себя как великий писатель.
"Дворянин" - прежде всего Человек, а уж потом общественная функция. Поэтому каких бы социальных высот ни достигал он, как бы ошеломляющ ни был успех, окружающие продолжают ценить в нем и любить именно человека. Зелиг писал об Эйнштейне: "Много раз говорил он мне, что способность к научной работе в значительной степени зависит от характера. Но чем больше я работал с ним и чем лучше узнавал его, тем меньше мое отношение к нему зависело от размаха его научных достижений, потому что как ни велик Эйнштейн как физик и философ, как человек он для меня значит гораздо больше."
Природа человека такова, что волей-неволей и совершенно бесконтрольно он привносит в общество тот дух и тот строй, что живет в нем самом. Не исключение здесь и 2-ая Воля, и, поскольку внутренней жизни 2-ой Воли присущи благожелательность, умиротворенность, покой, уверенной в себе силы, то и появление "дворянина" в обществе приносит с собой тишину и умиротворение, является чем-то подобным жиру, который в старину лили китобои на разбушевавшиеся волны. Не могу не привести в этой связи описание почти магического воздействия 2-ой Воли Бориса Зайцева на одном из приемов у Мережковских.
"Это было особенно бурное собрание, похожее на стихийно взбунтовавшийся океан.
Ораторы старались перекричать друг друга, яростно споря. Сам Мережковский, исходя вдохновением и широко раскрыв руки, казалось, поднялся на воздух и парил над этим неистово бушующим океаном, похожим на океан, когда-то поглотивший Атлантиду, ту Атлантиду, о которой здесь как раз и шла речь....
И в эту минуту наивысшего нервного напряжения в столовую вошел в сопровождении Злобина, Борис Константинович. Вошел удивительно тихо и скромно...
И сразу, хотя Борис Константинович не произнес ни одного слова, волны океана, уже, казалось. готовые поглотить нас, улеглись...
В тот день - не в пример обычным "воскресениям" - никто больше не спорил и не "скрещивал мечей красноречия".
Тогда меня это поразило! Зайцев одним своим присутствием внес покой в мысли и сердца сидевших за столом...
Мне и потом приходилось наблюдать, как присутствие Зайцева разряжало наэлектризованную, взвинченную атмосферу. При нем как будто невозможно было ссориться и даже страстно спорить."
Фигура Бориса Зайцева, кроме всего прочего, замечательна тем, что его писательство идеально воплощало все достоинства и недостатки художественного творчества 2-ой Воли. Сам Зайцев в одном из писем описывал свое эстетическое кредо следующим образом: "Сколько хотелось присвоить из чудесного Божьего мира! Что ж, я так устроен: знаю отлично, как страшен, жесток, гибелен этот мир, но всему в нем есть обратное, и мне дано видеть не гадкое, а прекрасное его, больше любить, а не ненавидеть....По писанию моему всей полноты мира не узнаешь. Я односторонен.Так мне назначено." Сравнивая Зайцева с другими, современными ему писателями один из потомков Зайцева говорил: "Он беднее многих. Но богаче всех, кажется, в одном - в гармоническом строе души...Ничего взрывного, ни ужасных глубин, ни философии. Благородный рыцарственный тон, флорентийское золото стиля, золотая середина во всем."
Покой, доброжелательность, великодушие - это то, что инфицирует 2-ая Воля, занимаясь искусством, инфицирует зрителям, читателям, слушателям. Разница в том, что такое великодушие при 1-ой Эмоции несколько громогласно ( Пастернак), а при 3-ей Эмоции - несколько иронично (Чехов), в сочетании с 4-ой Физикой, скорее печально, чем жизнерадостно (Блок), в сочетании с 1-ой Физикой скорее жизнерадостно, чем печально (Гете). Этими комбинациями практически исчерпывается "дворянское" художественное меню, и есть своя правда в словах, что искусство 2-ой Воли однообразно. Но это однообразие - однообразие чистой воды, им нельзя пресытиться.
Меня послушать, так покажется, что "дворянин" - ангел во плоти, чего не бывает. Согласен. Но, во-первых, он плохо чувствует свои преимущества и мания величия ему не грозит. Блок как-то написал в письме: "Я - очень верю в себя... ощущаю в себе здоровую цельность и способность, и умение быть человеком вольным, независимым и честным..." Вот, пожалуй, максимум того, что знает о себе 2-ая Воля. И это неудивительно, душевное здоровье, столь же незаметно для его носителя, как и здоровье физическое.
Во-вторых, "дворянин" был бы действительно ангелом во плоти, если бы являл миру только свою лучшую Волевую функцию. Но увы, у него есть еще три функции, несовершенные, неэталонные, в общежитии неудобные, и это обстоятельство сильно искажает "ангельский" лик 2-ой Воли.
Первой внешней приметой 2-ой Воли, как вообще всех Воль, является взгляд. Взгляд "дворянина" доброжелателен, мирен и несколько рассеян. Он как бы говорит: "Все спокойно, я рад знакомству, но, если хотите, я на продолжении его настаивать не стану."
Гейне писал о Гете, что его "глаза не взирали грешно-боязливо, набожно или с елейным умилением: они были спокойны, как у какого-то божества," и, конечно, несколько привирал. Взгляд Гете, как у всякого "дворянина", не содержал в себе ничего божественного, а был просто несуетным: зрачки двигались, но двигались плавно, и Гейне, который спокойствием взгляда похвастаться не мог, отчасти романтизировал это свое впечатление от взгляда Гете.
2-ая Воля - очень неважная лицедейка и полностью согласна с Пастернаком , что должна "ни единой долькой не отступаться от лица".Поэтому, когда "дворянин" избирает карьеру актера, то более или менее удачно играет только себя, и крупных лавров на актерском поприще стяжать не в состоянии (Рейган). Насколько затруднительно бывает для 2-ой Воли лицедейство, видно на примере Блока, который сам читал все свои стихи, кроме "Двенадцати". А секрет такой странности заключался в том, что, если читатель помнит, отдельные части поэмы стилизованы в площадно-балаганном духе, и читать их Блок, по обыкновению "дворянства" отождествляясь с произнесенным, просто не мог.
2-ая Воля - единственная из всех Воль, что органически не переваривает матерщину и похабщину. Независимо от воспитания. Не переваривает даже тогда, когда сочетается с 1-ой Физикой, для которой экскурсы в область физиологии желанны и естественны. Борис Ельцын, с его 1-ой Физикой, проведший детство в бараке, строитель по профессии, писал: "..я всю жизнь терпеть не мог брани, в институте даже со мной спорили, употреблю я или нет за целый год хоть бы одно бранное слово. И каждый раз я выигрывал." В словах Ельцына нет преувеличения.Мне приходилось встречать людей с тем же порядком функций, выходцев с самого социального дна, столь же нетерпимых к нецензурщине. Максим Горький, проведя молодость в общесте босяков, до конца дней своих краснел при слове "сортир". Очевидно, это связано с природным для "дворян" чувством собственного достоинства и столь же природным уважительным отношением к другим.
У нас на Руси любят спорить о том, что такое "интеллигентность": наличие диплома о высшем образовании или черта характера. Так вот, если записывать в интеллигенты всякого обладателя диплома, то здесь все ясно. Неясно с чертой характера. Но теперь можно с уверенностью сказать, что интеллигентность как черта характера - природное свойство 2-ой Воли. Именно ей присущи демократизм, деликатность, терпимость, доброжелательность, естественность, независимость, т.е. все те качества, что обычно связывают с интеллигентностью. И к образованию, воспитанию, общественному положению она никакого отношения не имеет. "Дворянин" может быть неграмотен, не в ладах с ножом и вилкой, провести всю жизнь в тюрьмах, и это обстоятельство никак не отразится на его интеллигентности.
Автор: Александр Бодрик
02.05.2008 18:41
Вторая Воля
Определение
Вторая Воля дает человеку особую черту, называемую мной “рыцарством”.
Впрочем, такая черта характерна для всех Вторых, но во второй Воле она проявляется ярче всего.
Она всегда на страже тех вещей, которые считает правильными и справедливыми.
Обычно, это такие вещи как человеческое достоинство и принятие в рассчет мнений всех участников общего дела.
Главный вопрос, который задает себе обладатель Второй Воли: "А не обижу ли я человека? А честно ли со всеми поступили?" Ведь Вторая Воля - это та ось, которая держит весы общества. Это связывающее звено, смягчающее резкие движение доминантных Воль. Примиряющее начало этого мира.
Так как на Второй Воле висит столь важная функция, как сохранение относительной стабильности, то она как бы «подтягивает» себе в помощь еще одну-две функции (это зависит от того, насколько она задействована в качестве смягчающего звена). У Второй Воли обычно, как минимум, еще одна функция кажется Второй.
Стратегия\Тактика
Эта функция мыслит тактически. Вторая Воля ставит себе текущие цели и быстро меняет их при необходимости. В отличие от Первой Воли, Вторая Воля уже является подчиненной функцией. То есть она выполняет запрос Первой, и помогает при необходимости Третьей – оказывает помощь ближайшим соседкам по модели. Большое количество текущих целей Второй Воли в значительном временном интервале оказывается стабильной линией, ведущей к намеченной ее Первой стратегической цели. Вторая Воля очень устойчива в тактической реализации стратегической цели Первой.
Коллективизм\Индивидуализм
Вторая Воля коллективист, ориентированный на коллектив. Ей нравится работать в коллективе, и она готова многое уступить ради него. Главное, чего она хочет от коллектива, – это чтобы там не нарушались ее принципы, о которых сказано выше в определении Второй Воли. При этом Вторая Воля вполне способна работать с удовольствием и самостоятельно. Функция настолько гибкая и мощная, что может блестяще работать как с людьми, так и без них.
Результативность\Процессионность
Вторая Воля - это процессионная Воля. Это значит, что ее решение гибко и динамично, целей она достигает, согласовывая с ними множество дополнительных внешних факторов, если Первая ей это дает сделать, а не прекращает процесс довольствуясь достигнутым результатом. В случае значительных преград она предпочтет их обойти или перелезть, иногда потратив на это больше сил, чем нужно было бы, чтобы пробить «стену» (уничтожить преграду), однако сил у Второй Воли в достатке.
Доминирование\Подстраивание
Вторая Воля как подстраивающаяся ф-ция, то есть ориентированная на других людей, на практике может проявляется как внешняя мягкость и уступчивость человека, практически во всех вещах, кроме принципиальных для него. Однако, если носитель Второй Воли решит защищать кого-то, то он будет отстаивать даже самые мелкие права подзащитного, и даже если они ему не нужны.
Рекомендации к общению
Носитель Второй Воли относится ко всем довольно ровно, однако все-таки делит людей по степени их соответствия своим принципам. С «плохим» человеком носитель такого положения ф-ции может просто не общаться, но это временная мера, ведь обладатель Второй Воли думает о каждом человеке лучше, чем он есть. В этом отношении Вторая Воля, как и всякая Вторая, неисправимый идеалист.
Общаться с ней следует ровно, не подчиняясь и не пытаясь подчинить ее себе. Будьте самими собой и берите столько, сколько точно сможете унести. Остаток Вторая Воля потянет и сама. А если перестарается и возьмет больше, чем сможет потянуть, то без "как-нибудь" выкрутится за счет гибкости тактических ход
3я - эмоция .
Легко описывать "сухаря" - само название подсказывает краски для палитры. Однако в этом случае было бы совершенно неверно использовать исключительно холодные, однотонные цвета. Как и любая Третья, 3-я Эмоция ощущает в себе скованный, но могучий потенциал, и в случаях, когда робость эмоционального самораскрытия удается преодолеть, огонь и страсть вырываются из-под айсберга "сухаря".
Однако такие самораскрытия не означают полной отмены раздвоенности чувств. Вот как описывает состояние своей 3-ей Эмоции философ Н.Бердяев: "Я замечал малейшие оттенки в изменении настроений. И вместе с тем эта гиперчувствительность соединялась во мне с коренной суховатостью моей природы. Моя чувствительность сухая. Многие замечали эту мою душевную сухость. Я не принадлежу к так называемым "душевным" людям. Во мне слабо выражена, задавлена лирическая стихия... В эмоциональной жизни души была дисгармония, часто слабость...Сама сухость души была болезнью".
3-я Эмоция самое беззащитное в мире существо. 3-ю Физику от ударов худо-бедно защищает право, 3-ю Логику и 3-ю Волю от ударов с грехом пополам защищает этика, но нет ни этики, ни права, способных хотя бы гипотетически взяться за защиту "сухаря" от наиболее болезненных для него ударов: истерик и вообще эмоциональных экзекуций.
Беззащитность 3-ей Эмоции перед бурным извержением чувств воспринимается нами не более как казус, чудачество, но никак не личная драма. А напрасно. Здесь подлинная трагедия, вдвойне мучительная, потому что абсолютно непонятна и невидима для окружающих.
Упрек в безучастности к болям 3-ей Эмоции приходится бросить даже такому великому знатоку человеческой души, как Лев Толстой. Воссоздавая образ несчастного Каренина в своем знаменитом романе, он поразительно точен в пригляде за 3-ей Эмоцией, но еще очень далек от понимания ее природы и сочувствия. Вот характерный отрывок:"Никто, кроме самых близких людей к Алексею Александровичу, не знал, что этот с виду самый холодный и рассудительный человек имел одну, противоречащую общему складу характера, слабость. Алексей Александрович не мог равнодушно слышать и видеть слезы ребенка или женщины. Вид слез приводил его в растерянное состояние, и он терял совершенно способность соображения."
Нельзя не отдать должное, перо Толстого пусть холодно, но точно в описании уязвимости 3-ей Эмоции. Готов дополнить его лишь личным наблюдением, которое вполне могло бы стать информацией для уголовной хроники или, на худой конец, источником общественного порицания, если бы речь не шла об эмоциональном прессинге. Так вот, одну мою знакомую, нащупав ее 3-ю Эмоцию, дочиста ограбил собственный муж. Подсмотрев ее беззащитность перед эмоциональным давлением, он слезами выжимал из нее деньги, пока не выжал все. В ответ на истерические вопли, она успевала лишь зажать уши и пробормотать:"Бери, бери все, но, Бога ради, замолчи..."
Фраза:"Только без эмоций! "- с которой "сухарь" обычно вступает в конфликт, даже произнесенная категоричным тоном, на самом деле представляет собой не требование, а тайную мольбу о снисхождении к слабости, тщетную попытку прикрыть в драке больное место.
Описывая Каренина, безукоризненно точен Толстой и в том, что, когда обстоятельства выковыривают "сухаря" из его ледяной скорлупы, он, отпустив постоянно натянутые поводья чувств, внезапно начинает испытывать неведомое, даже немного пугающее удовлетворение от проявления своих переживаний. По словам Толстого, Каренин, склонившись над постелью готовящейся к смерти жены:"...вдруг почувствовал, что то, что он считал душевным расстройством, было, напротив, блаженное состояние души, давшее ему вдруг новое, никогда не испытанное им счастье...Он стоял на коленях и, положив голову на сгиб ее руки, которая жгла его огнем через кофту, рыдал, как ребенок".
Однако, как явствует, и справедливо, из толстовского романа, эпизоды открытости чувств редки для 3-ей Эмоции и не имеют продолжения. Поэтому как следствие, "сухарь", кроме как на беззащитность перед эмоциональными побоями, часто бывает обречен еще на одну муку - одиночество.
Прежде, говоря о представлениях, намертво связавших любовь и эмоциональность, уже констатировалось, что мерилом любви у человечества служат переживаемые и наблюдаемые чувства, а посему "романтик" (1-ая Эмоция) - лучший в мире любовник. У "сухаря" все наоборот - он худший в мире любовник.
Посторонние обычно вообще отказывают ему в способности к любви, как это отчасти делали современники по отношению к Чехову, утверждая, что в жизни Чехова не было большой любви. Но, по более точному наблюдению Куприна, проблема для Чехова заключалась не в содержании чувств, а в форме выражения. Куприн писал:"В нем жила боязнь пафоса, сильных чувств и неразлучных с ним несколько театральных эффектов. С одним только я могу сравнить его положение: некто любит женщину со всем пылом, нежностью и глубиной, на которые способен человек тонких чувств, огромного ума и таланта. Но никогда он не решится сказать об этом пышными, выспренными словами и даже представить себе не может. Как это он станет на колени и прижмет одну руку к сердцу и как заговорит дрожащим голосом первого любовника. И потому он любит и молчит, и страдает молча, и никогда не отважится выразить то, что развязанно и громко, по всем правилам декламации, изьясняет фат среднего пошиба." Все так, Куприн совершенно прав, но инстинкт есть инстинкт, и человек, неспособный на широкий чувствительный жест, оказывается чаще, чем кто-либо, обреченным на одиночество.
Кроме того, что "сухарь" редко женится (выходит замуж), он еще и плохо размножается. Источник проблемы назван прежде - беззащитность перед эмоциональным давлением. У детей одно средство воздействия на мир - крик, а крик, мы уже знаем, самое мучительное для 3-ей Эмоции средство воздействия. Отсюда у "сухаря" страх перед деторождением и, как следствие этого, - бесплодие.
Остается удивляться, как вообще выживает в таких условиях 3-я Эмоция, но факт остается фактом, - "сухари", хоть и в малом числе, нарушая принципы естественного отбора, продолжают жить среди нас, подтверждая давнюю мысль, что природа не терпит пустоты.
Сам "сухарь" - идеальный ребенок. Он как бы специально создан для плохих родителей. Данная ему от природы несвобода выражения настроений и болей сама освобождает родителей от необходимости быть чуткими и предупредительными по отношению к ребенку. Когда Бунин спросил у матери и сестры Чехова, плакал ли он когда-нибудь, обе твердо отвечали:"Никогда в жизни." Неправда ли, идеальный ребенок? Однако эта особенность "сухаря" имеет свою оборотную сторону. Отсутствие темноокрашенных эмоций у ребенка с 3-ей Эмоцией уравновешивается отсутствием эмоций светлоокрашенных. И когда Пришвин говорил, что он родился без улыбки, то тем самым констатировал не только факт собственной беды, но и беды своих родителей.
Невозможность широкой, открытой улыбки, свободного, в полный голос смеха - едва ли не самая большая беда 3-ей Эмоции. Одна девушка писала психиатру:" Изо всех сил пытаюсь сотворить что-то вроде смайла, гримаса яростно округляет мои глаза...Со стороны это выглядит как судорожное растягивание углов рта...Научите меня улыбаться!"Действительно, каменная улыбка, смех, либо беззвучный, как у Чехова и Молотова, либо принимающий форму хихиканья, как у Зощенко и Робеспьера - вот все, что обычно удается выдавить из себя 3-ей Эмоции.
Особенно заметна сдавленность смеха "сухаря" на фоне вольного гогота "романтика". Катаев вспоминая Зощенко, рассказывал:"В мире блаженного безделья мы сблизились со штабс-капитаном (Зощенко - А.А.), оказавшимся вовсе не таким замкнутым, каким впоследствии изображали его различные мемуаристы, подчеркивая, что он, великий юморист, сам никогда не улыбался и был сух и мрачноват.
Все это неправда.
Богом, соединявшим наши души, был юмор, не оставлявший нас ни на минуту. Я, по своему обыкновению, хохотал громко - как однажды заметил ключик (Олеша - А.А.), "ржал", - в то время как смех штабс-капитана скорее можно было бы назвать сдержанным ядовитым смешком, я бы даже сказал - ироническим хехеканьем..."
При том, что со стороны 3-я Эмоция выглядит существом редко и сдавленно смеющимся, у нее врожденный юмористический дар. Точнее, то , что мы принимаем за юмористический дар, представляет собой сочетание двух основных компонентов 3-ей Эмоции: процессионности и фигового листа. То есть, потребность в постоянном эмоциональном самовыражении реализуется не прямо и открыто, а под покровом иронии - обычного для 3-ей Эмоции фигового листа. Из этих двух компонентов и складывается образ "сухаря", как человека ядовитого, циничного, пристально вглядывающегося в смешную сторону жизни, с невозмутимым видом травящего анекдоты, от которых публика давится от смеха. Именно такими описываются Бестер Китон, Михаил Зощенко и их изображения с поправкой на масштабы, можно перенести на образ "сухаря" в целом.
Отпечаток сдавленности обычно лежит и на плодах юмористического творчества 3-ей Эмоции, хотя сторонними наблюдателями он воспринимается не как дефект, а как некая самобытная форма. Например, знаменитый английский анекдот, специально рассчитанный не на гогот, а на тонкую, едва заметную улыбку, - плод творчества не столько склонного к оригинальничанию, сколько страдающего от своей эмоциональной неразвитости англичанина.
* * *
В своих внешних проявлениях "сухарь" - полная противоположность "романтика". Крикливости 1-ой Эмоции 3-ей Эмоции нечего противопоставить, кроме ровного, бедного модуляциями. близкого к бормотанью речевого строя ( так, по описанию Бунина, говорил Чехов). Если же "сухарь" рискнет петь, то и в этом случае монотонность, узость полосы, механистичность звука дадут о себе знать. Бедны и жесты 3-ей Эмоции, и мимика.
Тот же контраст в мелочах. Если почерк 1-ой Эмоции размашист, воздушен, кудряв, то почерк 3-ей Эмоции аккуратен, собран, мелок, прост. Если пунктуация 1-ой Эмоции наполнена яркими, страстными знаками, то пунктуация 3-ей Эмоции ровна, бесстрастна, бедна. Как верно подметила критика: в одном стихотворении Цветаевой (1-ая Эмоция) больше знаков восклицания, чем во всем творчестве Иосифа Бродского (3-я Эмоция).
Обратным по отношению к 1-ой Эмоции является и понимание 3-ей Эмоцией задач метафоры. Вспомним, Макс Волошин, будучи "романтиком", категорически утверждал, что пиво с морем можно сравнивать, а море с пивом нельзя. Однако с ним, очевидно. не согласились бы многие крупные поэты, например, Иосиф Бродский, любивший сравнивать океан с одеялом. Так кто же прав? Оба правы, но каждый по-своему. Суть расхождений между "романтиком" и "сухарем" по поводу метафоры заключается в том, что, на взгляд "романтика", метафора должна работать лишь в одном направлении - на увеличение малого (пиво - море), тогда как метафорическая призма "сухаря" обычно работает в обратном направлении - на уменьшение большого (море - пиво). Процитирую в этой связи знаменитое описание грозы в "Степи" Чехова: "Налево, как будто кто чиркнул по небу спичкой, мелькнула бледная, фосфорическая полоска и потухла. Послышалось, как где-то очень далеко кто-то прошел по железной крыше. Вероятно, по крыше шли босиком, потому что железо проворчало глухо."Вряд ли найдешь более приземленное, увиденное как бы в перевернутый бинокль, описание столь могучего и пугающего своими масштабами явления как гроза. Таким его воссоздавать может только 3-я Эмоция.
Помнится, рассуждая о проявлении процессионности в художественном творчестве 2-ой Эмоции, я назвал это творчество "акыническим". Так вот, 3-я Эмоция тоже процессионна, даже суперпроцессонна, поэтому "сухарь" - это "суперакын". Изумительным образцом такого суперакына, думаю, следует признать Иосифа Бродского. Бесконечное, подобное водопаду, струение его стихов, где концы строк и строф, не являются концами в собственном смысле этого слова, но ступенями, через которые перекатывается неиссякающий ток слов, фиксирующих почти поминутно малейшие оттенки настроений поэта - таков стиль Бродского, образцово отражающий своеобразие художественного облика произведений 3-ей Эмоции.
Еще одна парадоксальная, на взгляд литературоведения, черта, обьединяющая поэтов с 3-ей Эмоцией, заключается в том, что, будучи тончайшими лириками, они оказываются в стороне от главной лирической темы - любовной. До появления Бродского, это обстоятельство отмечалось как казус творчества Заболоцкого и Твардовского. Однако, если бы литературоведение пригляделось повнимательнее, то оно обнаружило бы в их произведениях не только отсутствие ярко выраженной любовной темы, но и приметы горячечной страсти как таковой, независимо от содержания.
Если говорить о жанровых пристрастиях "сухаря", то при любом роде художественной деятельности он прежде всего пейзажист и анималист. Скажу больше, ярчайшей приметой 3-ей Эмоции вообще, независимо от характера деятельности, является единственная открыто проявляемая страсть - любовь к природе и животным. Бердяев обьяснял источник этой страсти следующим образом:" Мне легко было выражать свою эмоциональную жизнь лишь в отношении к животным, на них изливал я весь запас своей нежности. Моя исключительная любовь к животным, может быть, с этим связана. Эта любовь человека, который имеет потребность в любви, но с трудом может ее выражать в отношении к людям.Это оборотная сторона одиночества."
Здесь, как и во многих других случаях, следует оговориться: уязвимость 3-ей Эмоции бывает такова, что и святую свою страсть к животным, к природе "сухарь" старается прикрыть, замаскировать, рядясь то охотником, то рыболовом (Пришвин,Паустовский). "Сухарю" кажется, что маска добытчика достаточно надежно прячет его "слабость". Но это не так. Обычное для 3-ей Эмоции равнодушие к результатам охоты или рыбалки - выдает ее с головой. Однажды, стоя со спиннингом у реки, президент Буш пожаловался, что обычно остается без улова "Тогда что же вы здесь делаете?" - спросили его. "Я люблю забрасывать спиннинг и люблю ловить рыбу," - ответил Буш. Вот таким невнятным ответом приходится отделываться 3-ей Эмоции, когда речь заходит об истоках ее странного неприбыльного увлечения.
Хотя в разделе, посвященном 3-ей Эмоции, было довольно много сказано о художественных пристрастиях ее, "сухарь" редко избирает художественное (религиозное, мистическое, развлекательное) поприще и, более того, часто старательно избегает его, обдавая представителей артистических профессий холодом иронии и плохо скрываемого пренебрежения. Если говорить о карьере, самой природой как бы предназначенной "сухарю", то это будет карьера дипломата.
Не знаю как, но сложилось представление, что классный дипломат - это такой человек, что если на дипломатическом приеме дать ему под зад, то собеседник ничего не прочтет на его каменном лице. Бог ведает, откуда взялось данное представление, и как часто дипломат получает под зад, но, очевидно, что "сухарь" подходит на эту роль как никто другой. Сила общественного мнения, даже пустого, даже дикого, беспредельна, поэтому прирожденная невозмутимость 3-ей Эмоции действительно нередко приводит ее на дипломатическое поприще и практически гарантирует, независимо от остальных качеств, высокую профессиональную оценку (Молотов).
От карьеры дипломата - прямая дорога к карьере политика. Но в случае такой смены поприщ, 3-я Эмоция, работавшая прежде на плюс, начинает работать на минус. Особенно в последнее время. Проблема заключается в том, что нынешняя демократизация политической жизни и стремительный рост влияния на нее средств массовой информации, сделавшие простого избирателя господином политической судьбы, поставили на пути политика-"сухаря" почти непреодолимый барьер - тест на эмоциональность. Кажущаяся бесчувственность, мнимая неспособность к сопереживанию, занудность речей 3-ей Эмоции заставляют избирателя взирать на нее с подозрением и неприязнью. Поэтому, даже когда 3-ей Эмоции удается прорваться к кормилу власти (Тэтчер, Буш), ее представителей уважают, боятся, ценят, но не любят.